Елена Утенкова-Тихонова – художник. Работы Елены находятся в коллекции Государственного Русского музея, в музеях России и Италии, а также в частных и корпоративных коллекциях России, Европы, США и Японии.
Елена родилась и живет в Москве. Однажды в Москве она встретилась с представителями Фонда «Димина Мечта». И познакомившись с ними сразу поняла – это люди, у которых живое сердце, которое болит за детей, остро нуждающихся в помощи и защите.
С 2007 года из года в год Елена дает свои картины на благотворительность в пользу нашего фонда. Со временем Елена вошла в Попечительский совет Фонда.
Недавно мы встретились с Еленой и расспросили ее о том, как она стала художником, как относится к благотворительности и почему стала попечителем нашего фонда.
Елена, расскажите, пожалуйста, о себе.
– Родилась я в семье художника. И поскольку в моей семье искусство очень любили, то конечно, хотели, чтобы я стала художником или кем-то в другим в искусстве – что я выберу.
Моя бабушка всю жизнь преподавала танцы по школе Айседоры Дункан и сама занималась ими. Моя мама, хоть и преподавала математику в одном из вузов, – очень любила и чувствовала литературу. Отец был художником. Может быть, поэтому сейчас я занимаюсь и литературой, и рисованием: в любви к этому я выросла.
Сначала мы жили в Измайлово, а потом переехали на Яузу – в Басманный район.
Летом мы всегда выезжали в Тарусу, куда в 20-х годах XX века моя бабушка приехала с Валерией Ивановной Цветаевой ( сестрой Марины Цветаевой) , хореографом, педагогом – на занятия летней школы. Жили они по-спартански, в закрытой к тому времени церкви, занимались прямо на природе, красота пейзажа вдохновляла. С тех пор Таруса вошла в жизнь нашей семьи как место счастья. Жили сначала на съемных дачах. Позже у нас появился и свой дом. Счастливее лета, чем лето в Тарусе, я себе не могла представить.
Вы там начали рисовать?
– Да, конечно. Бабушка моя была из дворян. И у нее были свои представления – определенные и неукоснительные – о том, как надо воспитывать внуков. А так как мои родители работали, мы, дети, были в полном ее распоряжении. Мой день начинался с зарядки, занятия английским и, безусловно, рисования. Хотя меня тянуло к друзьям на улицу, рисовать я с самого детства должна была почти каждый день. За это мне бабушка читала. За время моего рисования с двух-трех лет и лет до четырнадцати она прочла мне все, включая «Войну и мир». Так что рисовала я в детстве довольно много.
В 5-м классе я поступила в МСХШ – Московскую среднюю художественную школу, находилась она в Лаврушинском переулке. Уроки удобнее всего было прогуливать в Третьяковской галерее.
А моя любовь к литературе – во многом мамина заслуга. Любовь к живописи, конечно, у меня от отца, который был очень предан искусству. Мои родители на каком-то этапе пришли в православие, к церкви и очень ценили в жизни поиски смысла жизни и глубины. А искусство всегда использовалось как один из путей поиска смысла, гармонии, глубины жизни. Так что я благодарна своей семье.
После школы я поступила в Суриковский институт. Училась на графике, но диплом защищала наполовину живописными работами. И в Союз художников меняли приняли как живописца.
Что в своей работе вы любите больше всего?
– Возможность отвечать миру на то, что он мне говорит. Когда я вижу в окружающем мире то, что меня поражает и то, что вызывает благодарность – я ощущаю, что должна чем-то ответить. Если я ничем не отвечаю на свои чисто зрительные впечатления – я просто мучаюсь почти на физическом уровне. Мне нужно что-то сделать в ответ. В некотором смысле, я думаю, каждый художник создает некий документ – и личный документ, и документ времени. Мне кажется, художникам дана такая роль – создавать некие документы на каком-то языке. У всех разные языки – внутри живописи, музыки, литературы. Язык сильный тогда, когда он свой, человек может больше на нем сказать. Вообще поиску языка художник отдает очень много времени и сил в начале творческого пути.
Что вы любите больше всего рисовать, в какой технике работаете с особым чувством и энергией?
– Любимая моя техника – живопись маслом на холсте. Еще люблю работать пастелью. Что касается мотивов, любимых тем – они отразились в названии моих недавних выставок: «Дорога», «Вот и лето прошло», «Когда папа был маленький».
Первого сына мы часто оставляли на бабушек. И его детство для меня пронеслось на большой скорости. А из-за того, что второй сын родился с синдромом Дауна и был очень заторможенный – мы все проходили медленно. Обнаруживали вместе заново и лето, и зиму, и дождь, и улитку, и бабочку. И мне это стало бесконечно интересно – я стала рисовать своего сына и пространство его детства. Сейчас сын вырос, может поэтому в детской теме мне теперь больше интересны уже выросшие дети. Взгляд взрослого на себя в детстве. Ведь в каждом из нас есть одновременно и взрослый, и ребенок.
Как вы познакомились с Фондом «Димина Мечта»?
– Сейчас я уже не помню, кто нас познакомил с Фондом. Это были годы после перестройки. Тогда уже начались благотворительные проекты и художников просили поучаствовать.
И мы с мужем откликнулись, потому что у нас самих недавно родился ребенок-инвалид с синдромом Дауна. И мы понимали, как семьи таких детей нуждаются в поддержке и помощи.
Тогда только организовался фонд «Даунсайд Ап» – мы были одними из первых его подопечных. Для нас это была огромная поддержка. И потом появился Фонд «Димас Дрим» (Димина Мечта), который был больше направлен на помощь детям в детдомах. И мы, понимая, как трудно родителям с детьми-инвалидами, с ужасом думали – а что же с детьми, у которых даже родителей нет. Помню, тогда у Фонда была идея организации летнего дома на природе для детей, чтобы дети из домов ребенка могли бы приезжать туда пожить на лето.
Мы сейчас опекаем один детский дом для умственно отсталых детей и видим, что их жизнь проходит за высоким забором. А «Димас Дрим» хотел подарить опыт вольной жизни среди природы для людей, которые так или иначе из-за своих нарушений здоровья и сиротства вынуждены жить , как в тюрьме, в одном и том же месте. Эта мечта «Димас Дрим» была прекрасна.
Надо сказать, что мы все очень боимся разных фондов, потому что выросли в советской стране. И в период перестройки и позднее к фондам было большое недоверие. Часто оправданное. Но когда к нам в мастерскую пришли люди из Фонда «Димас Дрим» выбирать работы на благотворительный аукцион, мы почувствовали, что они – действительно бескорыстные энтузиасты. Они нас совершенно обаяли – дивные люди, с которыми Бог дал нам встретиться – люди с живым сердцем, которого хватает и на свою семью и на других детей, нуждающихся в помощи.
Потом фонд охватил своей помощью не только детей в детских домах, но даже устроил кабинет врачебной логопедической помощи в Москве. Именно такой помощи для детей- инвалидов катастрофически не хватало. Тогда дефектология была совершенно не готова к тому, что детей с синдромом Дауна будут брать из роддомов в семьи. Еще буквально 5-10 лет назад таких детей почти не отдавали родителям – они автоматически уходили в детские дома. А родителям говорили, что-то типа того, что у вас родился ребенок, которого брать вообще нельзя. Он не может жить в обществе.
И поколение наших детей с синдромом Дауна было первым, к которому общество повернулось лицом. И сначала это сделали благотворители. Причем «Даунсайд Ап» был основан англичанкой, так же, как и «Димас Дрим» был основан американкой. Потом с их инициативы это движение началось и у нас в стране . И это большое счастье – такая передача опыта и добра. Нашему сыну сейчас уже 20 с небольшим лет. Он один из актеров театра людей с синдромом Дауна «Взаимодействие». Сейчас общество относится совсем по-другому к таким людям. Хотя, конечно, обществу еще много чего надо узнать о детях-инвалидах.
Как вы относитесь к благотворительности?
– Хорошо в любом случае. Многие считают, что благотворительность развращает государство, потому что государство должно само решать эти вопросы, а так оно расслабляется. Но на самом деле благотворительность учит и государство тоже, так как она всегда направлена на какие-то «черные дыры», на нуждающихся людей. Мы видим, что детей в детских домах нормально кормят, у них есть одежда, им присылают подарки на Новый год, но при этом они нуждаются в развитии, во внимании, в поездках, в индивидуальном подходе, потому что у каждого своя история болезни, своя судьба. И подчас у государства на это нет фокуса, благотворительная деятельность наводит фокус на те нужды, которые вопиют.
Кроме этого, я считаю, что есть круговая порука добра. На мой взгляд, понятие подарка очень ценно. Но не все умеют принимать подарки. У меня самой был блок – я не могла взять подарок. Мне казалось, что за подарок ты что-то кому-то должен. Но с годами у меня это прошло – я поняла, что есть такая круговая порука добра и подарков, которая идет от одного человека к другому, но по цепочке, а не туда-обратно. И есть большая сила, которая ее разгоняет. Как Мэри Дадли, основательница «Димас Дрим», например. И это великое дело.
Елена, почему вы согласились стать попечителем нашего Фонда?
– Как я уже говорила, у русских есть большое недоверие к фондам. Мне кажется, в Европе и Америке к ним относятся по-другому. У нас же все боятся, чтобы это не был фонд, который работает ради вывески и ради себя. И я знаю Фонд «Димина Мечта» как фонд, который занимается детьми и реально пытается как-то им помочь. Поэтому, если мое имя художника хоть как-то послужит к его хорошей репутации, – я буду рада. А где-то сработает и мой авторитет и как человека-родителя ребенка-инвалида.
Вокруг много фондов, буквально тысячи, чем вы могли бы выделить наш фонд из других?
– Я не знаю других. Я знаю несколько фондов, с которыми сталкивалась, имея ребенка-инвалида. Про Фонд «Димина Мечта» я точно знаю, что он – настоящий, организован хорошими людьми, в нем работают порядочные люди, которых я знаю не первый год. Я общалась с ними и как родитель ребенка-инвалида, и как художник, который из года в год дает свои картины. И про него я могу что-то сказать, а про другие нет.
Когда вы передаете картины на мероприятия в пользу подопечных Фонда, что вы чувствуете?
– Для меня это радостная возможность помогать. А вообще – когда отдаешь работу на благотворительность, работа не имеет фиксированной цены и когда картина уходит за $20.000 ( было и такое) или меньше ( не важно) – это всегда волнительно и интересно. И в этом тоже состоит суть пути художника – не ставить себе никаких четких коммерческих задач. Иначе художник будет сходить с дороги, по которой его должно вести Провидение. И когда наши работы покупают, это тоже всегда почти волонтерский поступок. Я считаю, что коллекционеры – в своем роде волонтеры. Помогая материально художнику, они поддерживают в нем какой-то огонь искусства, который, конечно должен гореть сам, а не потому что он заключил какой-то договор с пространством, что оно его будет кормить. Но быть востребованным вдохновляет к работе. Возникает диалог с миром, со зрителем.